Персонажи «Эвакуатора», предыдущего романа Дмитрия Быкова, жили в предчувствии полного и окончательного краха, в предощущении Конца Света, неуклонно надвигающегося на одну шестую часть суши. Герои новой его книги — солдаты этого вялотекущего Армагеддона, тотальной бойни, затянувшейся на долгие годы. Два непримиримых врага — завоеватели-хазары (сторонники «гражданских свобод», везде, где им удается закрепиться, тут же устанавливающие жесткую иерархическую вертикаль) и завоеватели-варяги (исповедующие суровый воинский аскетизм, однако сами отнюдь не укрепляющие дух постом и молитвой) — в который раз не на шутку схлестнулись за господство над Россией.

Собственно, всю историю нашей страны чуть ли не с седьмого века от Рождества Христова автор представляет именно как попеременное преобладание двух этих полярных сил. Но на сей раз, похоже, действительно наступила последняя битва. Страна погрязла в гражданской войне, армии хаотически перемещаются по Среднерусской возвышенности, дезертиры прячутся в лесах, безумные партизаны пускают под откос поезда... В этой атмосфере нарастающего хаоса меж двух сакральных точек, двух стратегически важных деревень бродит компания неприкаянных персонажей, намеревающихся то ли отсрочить, то ли ускорить конец тягостного топтания по кругу и положить начало чему-то принципиально новому. Те самые Живые Души, в честь которых, по версии автора, и названа прозаическая поэма «ЖД»...

Удивительное дело: в романе с провокационным подзаголовком «Самая неполиткорректная книга нового тысячелетия», посвященном одной из болезненнейших проблем отечественной истории, Дмитрий Быков по сути дела умудрился никого не оскорбить. Ну разве что самых упертых фанатиков из обоих станов — «варяжского» и «хазарского». Дело в том, что на страницах «ЖД» нет ни единого резонера, ни одного персонажа, излагающего читателям авторское кредо, — только маски разной степени убедительности.

Многие герои Быкова гротескны до карикатурности. Рассуждения «варяжских» идеологов, скажем, отдают самым натуральным людоедством: «Генеральной целью русского офицерства и всего русского воинства является истребление русского солдатства и оставление достойнейших». Причем «достойнейшие» почему-то оказываются, как на подбор, извращенцами, садистами и палачами — или, в лучшем случае, редкостными тупицами. Да и можно ли ожидать чего-то хорошего от персонажей по фамилии Пауков, Здрок или Плоскомордов?.. «Хазарские» идеологи используют гораздо более тонкую и оттого более убедительную риторику. Но и эти в своих теоретических построениях легко доходят до абсурда, делая, например, на основе детской присказки «Среди трех богатырей Илья Муромец — еврей» далеко идущие выводы в области истории взаимоотношений хазарства и варяжества. Даже историк-альтернативщик Волохов, умница и эрудит из местного населения, представитель «третьей силы», владеющий птичьим языком тартуской филологической школы, в период увлечения «панхазарской теорией» то и дело передергивает и подтасовывает общеизвестные факты.

В небольшой западноевропейской стране под Новый Год случилось небывалое — люди перестали умирать. Вместо этого те, чей час уже пробил и кому медицина уже не способна помочь, оказались на грани: смерть еще не пришла, но и жизнь уже совсем не жизнь. Люди волнуются, никто не понимает, что происходит. По непонятным причинам смерть оставила лишь одну страну: за границей все по-прежнему. И тогда некоторые из уставших не-жить просят родственников отвезти их туда, где можно спокойно умереть. На подобное решаются далеко не все, и ситуация продолжает угрожать благополучию страны. Каждого здесь волнуют лишь два вопроса: что будет дальше и что делать?

Полноценных персонажей на страницах книги вплоть до последней четверти не появляется. Писатель берет некое событие (например, тот же уход смерти в отпуск), и показывает, как отреагируют на него разные социальные слои, обходясь при этом без конкретных личностей. Естественно, в отсутствие героев тяжело построить и какой-то локальный сюжет, поэтому вплоть до некоего момента книга представляет собой философские размышления на тему смерти и современного общества, отправным пунктом для которых как раз и стали действия одушевленной смерти, — она, в свою очередь, появится на сцене позже.

Для Сарамаго не редкость предложение на страницу, возможно, именно благодаря этому в его стиле умещаются и философичность, и ирония, и лирика. Перевод передает стилистические особенности автора не в полной мере, его можно сравнить с новостройкой: здание красивое и жить в нем приятно, но вот фундамент все равно ненадежный.