http://www.hist.msu.ru/Labs/Ecohist/OB8/zorina.htm
К.И.Зорина
(Московский государственный университет)
Частное пространство городского русского рабочего
в конце XIX - начале ХХ веков (на примере Москвы)

Тезисы доклада на заседании ЦЭИ 13 июня 2001 г.

   Понятие "частное пространство" употребляется не слишком широко и зачастую воспринимается как синоним "частной" или "личной жизни", а применительно к фабрично-заводским рабочим может быть понято как "то, что не на фабрике". Мне бы хотелось в данном случае выделить три блока проблем, к рассмотрению каждого из которых можно подойти с меркой "частного пространства": 1) "частное пространство" как "свое место", место, занимаемое рабочим в самом буквальном смысле этого слова; 2) "частное пространство" как все то, что остается за рамками работы, "то, что не на фабрике", в широком смысле та самая, "так называемая личная жизнь"; 3) "частное пространство" как выбор, как возможность принятия собственного, самостоятельного решения - последняя категория, категория выбора, может быть, является наиболее важным моментом для определения понятия частного пространства.

   I. "Частное пространство" как свое место. Здесь прежде всего следует сказать о традиционных способах расквартирования рабочих. С переходом {102} фабрик на многосменную работу проживание в цехах почти ушло в прошлое, поэтому следует рассматривать три основных типа жилья: общая спальня в казарме, семейная каморка (в казарме же), "вольная квартира". Опустим первоначальное проживание в казарме без разделения полов и будем считать, что в большинстве случае казармы делились уже на "молодцовские", "девичьи" или "вдовьи" и, отдельно, семейные, разделявшиеся на каморки для бездетных и каморки для семей с детьми. (Чем больше фабрика, тем, как правило, жестче подобное разделение, но следует учитывать, что повсеместно встречались и смешанные варианты.) Место рабочего в общей казарме - это как правило 2 кв. м на двухэтажных нарах, отделенное невысокой перегородкой, в ногах - ящик, где хранится "чай, сахар, чистое белье вместе с грязным". Место это можно считать в полной мере "своим" только в том случае, если рабочие не спят здесь посменно, что также не редкость. По сравнению с нарами, кровать, появившаяся, например, на "Трехгорке" после 1905 г., - уже значительное расширение пространства, так как у кровати имеется спинка, используемая в качестве гардероба. На нарах же - только столбики, куда можно вбить гвоздь, и стены, но за эти места идет борьба с соседями и администрацией, жестко контролировавшей наличие в казарме личных вещей. Наибольшим расширение "частного пространства" в казарме является покупка стула, выполнявшего роль буфета, гардероба и стола, но такая возможность ограничивается отсутствием средств и административными запретами. На той же "Трехгорке" в 1905 г. помимо кроватей и стульев требовали 1 стол на казарму - то есть место, где можно хотя бы написать письмо, отсутствует. Отдельно - вопрос о постельном белье, которое фабрика не предоставляет, но к наличию которого стремятся прежде всего женщины - в данном случае постель как таковую можно также рассматривать как желание отделить себя, физически, от большого числа чужих людей (в одной спальне может проживать несколько сот человек). В семейной казарме, представляющей собой ряд "каморок" с общим коридором, туалетами и кухней (перегородки не всегда доходят до потолка ради удобства отопления), в одной каморке проживают две семьи с детьми (бездетных - пять-шесть). Иногда появляется даже третья семья - на полатях. В любом случае в комнате 10-12 кв. м проживает от 6 до 14 чел.: родители, дети, возможно, нянька. В комнате одно окно, две семейные кровати с пологом, две "очередные" люльки над ними, стол, сундуки и шкафчики у двери (зачастую разрешается только хозяйская мебель), два красных угла (!) и два щита с фотографиями и какими-либо украшениями. Дети спят на полу и на сундуках. Особое внимание следует уделить кровати на максимально высоких ножках, представляющей собой, как в дневное, так и в ночное время, хранилище для праздничной одежды, грязного белья, несезонной обуви, муки, картофеля, тряпья, которое стелят детям на пол и проч. Этот "феномен кровати" характерен и для семейной казармы, и для "вольной квартиры", переход на иной уровень качества жизни происходит в этом случае с покупкой шкафа, сопоставимого по значимости с покупкой стула в общей казарме. Что касается "вольной квартиры", то она представляет собой либо "угол" в общей комнате, либо {103} отдельную комнату, либо собственно квартиру - но в последнем случае это чаще всего означает, что семья пускает жильцов и нахлебников, тогда об особом улучшении качества жизни хозяев говорить не приходится. Проживание на "вольной квартире" не означает обязательного наличия собственной кровати, тем более для детей, которые по-прежнему ложатся на полу. В некоторых случаях здесь только ночуют, унося с собой утром все вещи, спят вповалку, в некоторых - сравнительно высокооплачиваемые рабочие, например, металлисты, снимают приличную комнату на несколько человек, но практически никогда - на одного (если такая мысль и приходит кому-то в голову, она вызывает изумление и насмешки, настолько это далеко от того, что воспринимается как норма). Чаще всего на "вольных квартирах" оказываются, все-таки, семейные, так как далеко не всякая фабрика имеет семейные казармы, но в таком случае это ложится тяжелым бременем на бюджет. Что же касается собственной мебели и возможности обустроить свой угол по собственному вкусу, то, помимо финансовых трудностей, здесь также есть проблемы с хозяевами (кроме прочего, квартиры часто меняют - таскать за собой тяжелую мебель невозможно).

   II. "Частное пространство" как "то, что не на фабрике". В 1897 г. рабочий день был ограничен 11,5 часами - с учетом обеденных перерывов и почти постоянных сверхурочных это означает, что на фабрике человек мог проводить 12-14 часов, а до 1897 г. и более того, следовательно, на сон, страшно необходимый, и прочее "частное", остается не так уж и много (у живущих на "вольных квартирах" следует прибавить еще и время на дорогу). Число праздничных дней, которое некоторые исследователи считают слишком большим, на самом деле вместе с воскресеньями (нередко также частично занимаемыми под сверхурочные работы) меньше, чем общее число выходных при пятидневной рабочей неделе. Но и на фабрике можно урвать кусочек "частного пространства" - это перерывы (большой, особенно ценимый за возможность выйти за ворота, и несколько маленьких), пребывание в уборной и сон на рабочем месте ("досыпают", разумеется, только те, кто не работает сдельно). Сказать, что за границами фабрики сразу начинается "частное", к сожалению, нельзя. Человек, проживающий в казарме, а у текстильщиков таких большинство, практически не может распоряжаться собой - он находится под постоянным контролем со стороны фабричной администрации, а также вынужден подчиняться интересам соседей по казарме или комнате. Администрация регламентирует время вставания, отхода ко сну, прием гостей (за воротами), походы на обед, разрешает или не разрешает членам семьи жить совместно, вносить на фабрику купленные за ее пределами вещи и продукты, следит за разговорами, хождением после отбоя, "нравственностью" (наряду с "развратом" несемейных наказываются и встречи семей в неположенном месте, попытки воссоединения супругов, живущих в разных казармах, а тем более, на разных фабриках - отсюда упоминание о встречах "под койкой"). Наказанием является рукоприкладство хожалых (власть представителей низовой администрации вообще огромна), штрафы, выселение и увольнение. Возможность самостоятельно распоряжаться зара-{104}ботанными деньгами также наличествует не в полной мере, она ограничивается принудительными налоговыми отчислениями в деревню, полупринудительными отчислениями в харчевую лавку или артель и штрафами, достаточно существенными. Еда регламентируется харчевой лавкой (в которой помимо ограниченного набора продуктов иногда, почему-то, не разрешается делать покупки два раза в день) и харчевой артелью - этот тип питания, названный Ю.И. Кирьяновым "принудительным харчеванием", предполагает не только одинаковое для всех меню и еду из одной миски, но и, по свидетельству санитарных врачей, необходимость получать специальное разрешение на покупку и приготовление для себя, за собственные деньги, каких-то особых продуктов. То есть даже в еде, где любой человек выражает, как правило, свои индивидуальные склонности, проявить их невозможно. Жизнь в семейных каморках, разумеется, не носит столь ярко выраженный тюремный характер - одной из причин женитьбы, несомненно, является, в том числе, надежда на обретение собственного дома, пусть и в казарме, доступ к индивидуальному питанию, но ведь, помимо общей тесноты, наибольшей проблемой является в данном случае совместное проживание двух совершенно чужих семей - как следствие, даже вопрос о том, стоит или нет открывать форточку, решить индивидуально, хотя бы с членами своей семьи, невозможно. Невозможно и завести свои вещи. На работе, в спальне, в бане, за едой - человек все время на виду, остаться один он не может по определению. И ведь это не временное пребывание, не месяцы, не год и не два - даже если человек надеялся на что-то иное, по большей части здесь проходит вся его жизнь. На вольной квартире ситуация улучшается несколько, хотя бы потому, что отсутствует административный контроль, однако соседи по комнате и квартирные хозяева все равно остаются. На взгляд современного человека любые условия вольной квартиры лучше казарменных - однако многих отсутствие денег, неразвитость квартирного рынка и постоянный страх быть согнанным с квартиры заставляли всеми силами стремиться получить жилье на фабрике. Далее следует уже говорить о том, как в реалиях этого "частного пространства" протекает сама "личная жизнь" - прежде всего о продиктованной этой ситуацией структуре семьи (раздельное проживание семей, когда жена и дети, а иногда только дети, живут в деревне - по данным 1897 г., 93% рабочих живут в Москве без семьи), семейных отношениях, организации досуга и о том влиянии, которое в этой ситуации оказывают на человека большие и малые коллективы, членом которых он является.