Сергей Кулле

***

Меня снедает
грусть-тоска по дальним странам
и далеким путешествиям.
Я не живу,
а только жду момента,
чтоб незаметно ускользнуть из дома,
чтоб на работе
отпроситься в долгий отпуск
и уехать, и уехать, и уехать.
Все жду,
когда автомобиль попутный
меня подкинет на пять тысяч километров.
Все жду,
когда песочные часы,
которые до этого молчали,
пробьют двенадцать раз.
Все жду,
когда автобус издалека
затормозит у нашего подъезда.
Все жду,
когда настанет время,
чтобы тонуть, переплывая в одиночку
морской пролив, проток озерный.
Чтобы заблудиться на велосипеде
ночью зимой в лесу.
Чтобы ломиться в запертые двери
"Домов крестьянина",
спасаясь от бурана.
Вы молчите...
Вы говорите
про семейный долг,
служебные обязанности.
Напоминаете,
что меня связали
узы дружбы, путы сердца...
Вы знаете,
я все-таки уеду,
хотя бы на трамвае:
динь-динь-динь-динь!
Вот, у меня уж и билет к кармане.
Вы знаете, я все-таки уеду,
хотя бы на качелях,
и вернусь нескоро.

1963

Михаил Гофайзен

Следы Соломона

есть время разбрасывать волны стучась в барабанные перепонки
потом когда солоно и бессонно бурю накроет саваном штиля
есть время оплакать моллюсков что створки
о гальку времён разбили
ракушки на лысине чужестранной мели
раскрылись рассыпались онемели
лежат себе без жильцов и цели
все на одно лицо
ужели
не было в жизни иного смысла
хотя бы пасть за любовь в отчизне
или там же на глубине к примеру
за трансцендентный ветер –
за веру
ужели не было смысла
не верю

заря в зазеркалье затеплила факел
а слёз над морем что кот наплакал
любовь не любовь - всё одно – забыли
и кровь замыли
и жизнь простили
на скалах-саклях деревья-цапли
окрас меняют за каплей капля
рассвет надышит за покрывало
в глазурь лазури
и серой пакли
над чёрным морем где небо ало
как не бывало
как не бывало

муссоны взбивают мусс из медуз да пробуют стебли степные на вкус
до сверхъестественной белизны хоромы моллюсков осиротели
кому есть дело на самом деле
куда подевался ковчег или плот коль скоро ни ветер ни семя не ждёт
есть время сдачи в утиль утиля -
на сотнях мелей за милей миля
разбитые створки оборваны ставни -
что плаванье в море что плаванье в ванне
стихией плавсредства поразбросало
желаний так много
мгновений так мало
по паре ли твари
или без пары
кому есть дело до старой тары

Порой умирают боги – и права нет больше верить
Порой заметает дороги. Крестом забивают двери.
И сохнут ключи в пустыне, а взрыв сотрясает сушу,
Когда умирает богиня, когда оставляет души,
Огонь пожирает стены, и храмы становятся прахом,
И движутся манекены, не ведая больше страха.
Шагают полки по иконам бессмысленным ровным клином,
Теперь больше верят погонам и ампулам с героином.
Терновый венец завянет, всяк будет себе хозяин.
Фольклором народным станет убивший Авеля Каин.
Погаснет огонь в лампадках, умолкнут священные гимны,
Не будет ни рая, ни ада, когда наши боги погибнут.
Так иди и твори, что надо. Не бойся, никто не накажет, -
Теперь ничего не свято…

(Янка Дягилева)

Безлунье. Ночь. Река. Хлестнула ветка.
Мы в полной темноте бываем редко.
Мне чудится – лишь шаг, и упаду.

Но натыкаюсь на твою ладонь,
И, пальцы стиснув, причиняю боль.
И в Никуда бессовестно веду.

А боги спят! Нам смертным повезло.
Люблю тебя, люблю богам назло!
Трава ковром персидским, пыльным, пряным…

А после, обессилев, в темноте,
Лежим. Я со щитом, ты на щите.
Безлунье. Ночь. Стихи врачуют раны.
Vitus_KL

По улице тихой, прожитой печали,
мы шли и теряли в тумане детали.
Что видели, то узнавали едва
и смысла почти не имели слова.

Обочиной грусти вдоль улицы этой
брели живописцы, тапёры, поэты
и те, кто ещё не сложились пока.
А память над ними несла облака.

Та улица, точно река, протекала
и времени было чудовищно мало,
чтоб в сердце оставить родные черты,
они кочевали в залив темноты.

Но, точно дары океана на суше,
встречали в заливе усталые души
намёки, наброски ушедших от нас.
Так рваные мысли сплетались в рассказ.

Он был непрерывен, почти бессловесен,
но воздух был густ, для дыхания тесен
и слёзы, без плача, текли по щекам,
когда прикасалось мгновенье к векам.

По улице этой шло странное действо,
отбросив мирские дела и злодейство,
грехи и заботы – плоды суеты.
Здесь время и память по-свойски, на «Ты»,

а значит, сомкнулись конец и начало,
дыханье вопроса с ответом совпало,
но мы не расслышали звука, а жаль.
Отсюда тревога, а с нею печаль

и лёгкое бремя загадки.  Восток,
свеченьем своим завершая виток,
слегка розовел, сбросив шаль темноты,
и улица вновь обретала черты ...

Вселенная горит. Агония огня
рождает сонмы солнц и бешенство небес.
Я думал: ну и что ж. Решают без меня.
Я тихий вскрик во мгле. Я пепел, я исчез.
Сородичи рычат и гадят на цветы,
кругом утробный гул и обезьяний смех.
Кому какая блажь, что сгинем я и ты?
На чем испечь пирог соединенья всех,
когда и у святых нет власти над собой?
Непостижима жизнь, неумолима смерть,
а искру над костром, что мы зовем судьбой,
нельзя ни уловить, ни даже рассмотреть…     
                         
Все так, ты говорил — и я ползу как тля,
не ведая куда, среди паучьих гнезд,
но чересчур глупа красавица Земля,
чтоб я поверить мог в незаселенность звезд.
Мы в мире не одни. Бессмыслено гадать,
чей глаз глядит сквозь мрак на наш ночной содом,
но если видит он — не может не страдать,
не может не любить, не мучиться стыдом…
Вселенная горит. В агонии огня
смеются сонмы солнц, и каждое кричит,
что не окончен мир, что мы ему родня,
и чей-то капилляр тобой кровоточит…     
                         
Врачующий мой друг! Не вспомнить, сколько раз
в отчаяньи, в тоске, в крысиной беготне
ты бельма удалял с моих потухших глаз
лишь бедствием своим и мыслью обо мне.
А я опять тупел и гас — и снова лгал
тебе — что я живу, себе — что смысла нет,
а ты, едва дыша,- ты звезды зажигал
над головой моей, ты возвращал мне свет
и умирал опять. Огарки двух свечей
сливали свой огонь и превращали в звук.
И кто-то Третий — там, за далями ночей,
настраивал струну, не отнимая рук…     
                         
Мы в мире не одни. Вселенная плывет
сквозь мрак и пустоту — и, как ни назови,
нас кто-то угадал. Вселенная живет,
Вселенная летит со скоростью любви.

(Владимир Леви)

Точка всегда обозримей в конце прямой...

Точка всегда обозримей в конце прямой.
Веко хватает пространство, как воздух -- жабра.
Изо рта, сказавшего все, кроме "Боже мой",
вырывается с шумом абракадабра.
Вычитанье, начавшееся с юлы
и т. п., подбирается к внешним данным;
паутиной окованные углы
придают сходство комнате с чемоданом.
Дальше ехать некуда. Дальше не
отличить златоуста от златоротца.
И будильник так тикает в тишине,
точно дом через десять минут взорвется.

(Иосиф Бродский)

Тот, кто других судить берется… -Петер Беницкий

Тот, кто других судить берется,
А на себя не обернется,
Он как один звонарь, чудак,
Который, говорят, намедни
Исправно отзвонил к обедне,
А сам отправился в кабак.
Коль хочешь чистым быть, то ясно,
Что ловишь рыбу ты напрасно
Там, где водичка помутней.
А если угрожает ворог,
Всегда сухим держи свой порох
И доброе ружье имей.

Перевод: Ю. Вронского; сайт: http://art-poetry.com